2024 © rus: genocide-copyright
В наш музей обратился сын свидетеля Голодомора Виталия Наумяка - Пилип. Очевидец Голодомора родился и пережил страшные голодные годы в селе Соболевка на Винничине. Незадолго до смерти сын записал воспоминания отца, на детство и юность которого выпало много испытаний. В 1942 году Виталия Наумяка вывезли на принудительные работы в Германию, где после попытки побега он оказался в концлагере. После прихода американцев Виталий Наумяк попал в лагерь для перемещенных лиц, а позже служил в американской армии.
Публикуем воспоминания о Голодоморе Виталия Наумяка:
"Я родился в 1926 году в советской Украине на Подолье - регионе, который очень пострадал от организованного голода. Во время той акции мне было семь лет. Соболевка, городок в Теплицком районе, где я жил, строился вокруг сахарного завода, где перерабатывали свеклу. Там работал и мой отец Дмитрий, он был арестован и казнен в августе 1937 года во время Большого террора, как и 30 тысяч украинских граждан, которые родились в Австро-Венгерской империи до 1914 года и, к своему несчастью, остались в Украине после короткой независимости 1918-1920 годов. Поскольку отец был бyхгалтeром, нашу семью не грабили и не раскулачивали во время коллективизации 1929 года и не загонялся в тупик во время голода, который поразил окрестные села. Рабочие получали на заводе продуктовую пайку для себя и для своей семьи, как раз такую, чтобы не умереть с голодy.
Когда начался голод, мне было семь лет. Больше всего я запомнил патоку и еще молодые картофелинки, которые мы съедали с шелухой. Иногда ели зyпy из крапивы, которую называли «зеленый борщ». Однажды мы ели воробьев, которых мне удалось поймать. В это время мой живот вспух, он болтался как мяч между ногами и тонкими руками. К нам приходили крестьяне за патокой с завода. Соседи срезали кожу с ботинок и варили зупy. По дороге из школы я должен был идти посередине улицы и не подходить к домам, зная, что пропадают дети. В школе мы воровали мел и ели. Чем дальше, тем меньше учеников оставалось в классе. А стены украшали портреты Ленина и Сталина среди счастливых детей и лозунги, такие как: «Спасибо отцу Сталину за наше счастливое детство!» Или еще «Жить стало лучше, жить стало веселее!» Какая тaм жизнь! Я ковырял стену одного дома и ел что-то похожее на сыпучую селитру. Я тоже мог умереть в любой момент и в любом месте.
Вместе с ребятами мы лазили воровать яблоки, бросались на них как саранча, и делать это надо было как можно быстрее, настолько быстро, насколько это возможно. Однажды я пошел воровать арбузы, это было очень опасно, сторожа были бдительными и могли нас избить. Я также видел бесконечные очереди людей под множеством магазинов, днем и ночью, - один член семьи передавал очередь другому и так далее. Помню, как встревожилась мама, когда поняла, что у меня рахит. Ночью мы слышали, как голодные крестьяне приходили разрывать кучи отходов с завода, это были остатки сахарной свеклы, жом, которые рабочие давали свиньям. Крестьяне вырывали их из ям с мусором и ели просто там, на месте, темной ночью.
Днем я видел несчастных крестьян под стеной завода, многие из них там и умирали. Тела сбрасывали в длинную могилу под заводской стеной. Они просили милостыню или продавали какие-то свои вещи за еду. Приходила милиция и гнала их в родные поселки. Не раз я ходил с мамой в соседнее село. Она носила пищу крестьянам. Пищу прятала под пальто, потому что боялась, что на нее нападут по дороге и отберут. Мама не хотела, чтобы я заходил в дома и видел, как люди умирают от голода. Она мне говорила об этом, и я знал, что происходит. Ждал на улице и дрожал. А однажды зашел. Люди лежали и стонали в пустой комнате ... Я знал, что существует каннибализм. Поэтому мама запретила мне и маленькой сестренке играть за пределами двора.
Я помню зловещую и полную тревоги атмосферу, которая создавалась перешептываниями, болезненными новостями, ночными шагами под домом и смертью, незримо присутствующей везде. В это время развелось много диких собак, стаи которых бродили по селам. Мама просила меня быть осторожным и самому к ним близко не подходить. Позже я узнал, что они ели трупы наших крестьян и они их искали в домах и даже в общих могилах. Я часто думал обо всем этом как о ночных кошмарах.
Вспоминаю Торгсины, государственные магазины, куда голодающие крестьяне приносили свои ценности, чтобы обменять их на кусок хлеба. Мама часто об этом рассказывала. Люди, надеясь еще немного прожить, несли свои кольца, военные и религиозные награды, кому везло - зубные протезы, иконы... Позже грабились могилы и с мертвецов снимали кольца и вырывали золотые зубы. Мои родители говорили об этом и опасались за могилы наших родных. Так однажды вечером я шел через кладбище, но остановился перед могилой, очевидно разоренной. Могильный камень был отодвинут, деревянный гроб разбит и оттуда виднелся мертвец. Я испугался и убежал.
Однажды в школе учительница спросила, кто наши родители: богачи, бедняки или середняки. Я не осознавал нашу нищету, и, поскольку видел людей более несчастных, а с другой стороны - и не таких бедных, написал в регистрационном листке, что мы середняки. Вечером к нам зашла встревоженная учительница и попросила заполнить другой формуляр. Она всех своих учеников зарегистрировала как бедняков. Возможно, ей мы обязаны жизнью ... Да благословит ее Господь.
В это время умерла моя маленькая сестренка, сказали, что это тиф, но тогда это была официальная причина детской смертности. И поскольку об этом было запрещено говорить даже и позже, я никогда не узнал точно о причинах ее смерти. Когда мы, дети, слышали поезд, говорили, что он идет в Россию и имитировали стук его колес, выкрикивая: «рожь-пшеница-рожь-пшеница», а затем свисток паровоза, когда тот возвращался с России: «облигациииии ...» - синоним реквизиций. Мы также напевали песенку: «Мама в СОЗе, папа в СОЗе, дети голые на дороге, в заплатах штаны в клетку - выполняем пятилетку».
На фото семья Подольськa-Наумяк (1929 год).